Здравствуй, дед. Я осталась одна и хочу поговорить с тобой.

В этом году мы празднуем большой праздник — наш праздник.

Он наш, тех, кто не дожил до него, тех, кто встретил его в 45-м, кто родился после 45-го, кто родился после… Но больше он все-таки ваш — тех, кто ждал дома солдата — отца, брата, сына, кто верил. Прости меня, но так уж есть — я хочу, но не могу представить всей радости Победы. Меня тогда не было, я не чувствовала того, что чувствовали вы, узнав о ней, о победе. Я могу только, проглотив ком в горле, встать перед вами на колени и, прошептав «Спасибо…», протянуть охапку благоухающей черемухи… Как, как передать все, что чувствую, думая о войне (мы, видевшие ее только в кино, не вздрагиваем, услышав это жуткое слов), о тебе, бравшем Берлин, имеющем награды «За отвагу», «За взятие Берлина», о тысячах пацанов, убегающих на фронт, о матерях, трудящихся неустанно и думающих о вас каждую минуту, о детях, работающих на заводах, в полях…

Спасибо тебе, дед — за то, что я спокойно хожу под бездонным небом, любуюсь звездами, смеюсь, смотрю в глаза своей маленькой дочурке, встречаюсь с друзьями, читаю книги — радуюсь жизни. Мне становиться страшно при мысли о том, что, не дай Бог, по нашим улицам ходили бы чужие люди, говорящие на чужом языке, не считали бы нас за людей, жили бы у нас — в нашей стране, нашем городе, на нашей улице. Но этого не случилось — ведь вы тоже боялись этого, и — остановили, отстояли, защитили. Вы просто не могли этого допустить… И вот сейчас, более чем через полвека, я думаю: «А что, если бы тогда — были мы? Что случилось бы? Выстояли бы мы? Смогли бы?» И сама себе отвечаю: наверное, нет. Хотя, может быть, я ошибаюсь — ведь мы тоже любим жизнь, солнце, небо… Но вот любим ли мы тех, кто будет после нас? Наверное, нет.

Дед, мне трудно говорить, не видя тебя, не смотря в твои глаза, не гладя твои руки, не прижавшись к тебе. Странно, да? Я знаю многое о тебе, а ты даже не подозреваешь о моем существовании. А ведь нас у тебя — пять. Пять девчонок, пять внучек. Представляешь? А ты не знаешь ни одной. Но ты не волнуйся — главное, мы знаем тебя и помним — пока живы. И — обещаю тебе — если у меня будет сын, он вырастет достойным своего прадеда, он не побежит из армии, и, если будет надо, спасет страну, тебя, меня, жизнь. Он будет настоящим сыном своей Родины… А моя дочь станет достойной опорой солдату. Ведь гораздо легче служить, зная, что там, где-то, тебя дожидаются. Она дождется — ведь недаром она — правнучка Защитника. И еще — в любом случае мои дети будут знать тебя — воина, спасшего для них мир…

Дед… Ты дожил лишь до шестнадцатилетия Победы, а сейчас ей на полвека больше, но она все так же молода духом, как все ветераны, как ты…

Прости, пожалуйста… прости меня, бывшую лишь однажды у тебя, и то — недолго — живые (Боже, а ты… Разве ты не жив — в наших сердцах, мечтах и радостях) ждали и волновались… Прости тех, кто спокойно проходит по твоей могиле, тех, которые во что бы то ни стало хотят устроить детскую площадку над тобой. Прости нас… Ты уже однажды спас нас — тогда, спаси и сейчас — наши души, прости нас.

Дед, я клянусь тебе — однажды я приду со своими малышами и скажу: «Здесь лежит ваш прадедушка, мой дедушка, это он подарил вам эту жизнь, это солнце, цветы, небо, траву, радость. Так сделайте и вы ему подарок — эти полевые цветы, он их, верно, любил (да нет, любит) и память — вашу, ваших детей, внуков, детей внуков, правнуков ваших правнуков, вечную, действительно вечную память. «

А потом, ранним утром, по росе, приду одна, тихо расплачусь, встану на колени — перед тобой, перед всеми вами, и рассыплю по могиле ворох ослепительной, пьянящей черемухи, усыпанной мелкими капельками — то ли росой, то ли слезами, и подарю тебе весь МИР…