Добрый день! Сначала о работе нашей службы.

На нашей базе работает медико-реабилитационный центр, где находятся дети с 2 до 15 лет со сложными нарушениями развития, аутисты, с задержками развития и нарушениями психоречевого развития. У нас есть диспансерное отделение на Днепровской.

О телефоне доверия

Телефоны наши такие — первая линия федеральная, мы подключены тремя телефонами в Приморском крае: «Парус Надежды», КШИ и наше учреждение.

Хочу сказать вам, что за 2016 год к нам обратилось по детскому телефону доверия 114 раз только по вопросам суицида. А к нам еще обращаются по вопросам сексуального насилия над детьми, по вопросам жестокого обращения. Мы работаем на федеральной телефонной линии только год. 114 обращений — за прошлый год, а за январь 2017 года — уже 70 обращений. Из них от детей всего 9, остальные — от родителей.

Мы действительно работаем с родителями — читаем лекции, рассказываем, выступаем в школах. Может быть, кто-то из вас был на наших лекциях.

Мы работаем до 18 лет. Амбулаторная служба у нас — до 18 лет. Стационар — до 15.

Треть своих анонимных абонентов мы переводим на очное консультирование, потому что оно бесплатное анонимное для всех категорий. И на учете в детской психиатрии у нас состоит не более 300 человек. Это те дети, которым нужно действительно социальное пособие. И по закону о психиатрической службе мы свою информацию не передаем даже участковому педиатру, не говоря о школе и так далее.

Только по запросу прокуратуры и Следственного комитета, больше наша информация никуда не выходит.

Почему не надо бояться обращаться к психиатрам?

Вы знаете все, что мы (детская психиатрия) сейчас в медосмотрах участвуем. Это очень мудрое было решение. Сейчас мы проводим профосмотры детей, начиная с года. Потому что, когда знаешь, на что смотреть, очень много видно. Если в полтора года вашего ребенка он вдруг перестал у вас говорить, это не значит, что его напугала собака. Еще в 30-е годы Сухарева писала, что это может быть первый ШУП, первый приступ шизофрении. И распознать это может только врач-клиницист или психотерапевт, который тоже клиницист. Чтобы стать психотерапевтом, сначала становятся психиатром.

Дети, по которым вам говорили цифры, они не все органики, они не все психически больные. Но у них у всех есть легкий органический фон. И вот из статистики, здесь в зале со мной присутствуют Марина Евгеньевна Гольтяева, заведующая кризисно-адаптационным центром. Она даст дополнительную информацию, и вы узнаете, что у нас есть обращения детей 5–6-9–10 лет! Мы не говорим о группе 12–16 лет, по поводу которой в общем-то мы здесь собрались и разговариваем. О младших!

То есть: обидели ребенка в детском садике и потом его вылавливают около окошка. У многих детей есть легкий органический фон. А дети 9–10 лет вынашивают то, что называется «скрытым суицидом» — как уйти из дома, убежать из дома. И психологическая работа здесь будет ситуационная. Если ее не провести, мы этих детей потеряем в 13–14 лет. Поэтому обращаться к специалистам, наверное, очень важно.

Ну что вот, мама 5-летнего ребенка его не любит? Любит! А на каком у него фоне возникло это состояние? Может, ему надо какие-то аминокислоты подавать или витамины? Это только специалист может говорить. У нас 90% детей рождается с теми или иными нарушениями.

Я на своих лекциях говорю: «Вы дом строите! А у нас фундамент с трещинами. Мы стены кроем. А что мы у детей развиваем в 3 года на уроках математики? Какую зону мозга, физиологически? А когда у нас, сразу начинаем крышу крыть? У нас все ползет. И тогда надо возвращаться куда? К фундаменту! И там цементировать. Дети наши истощаются быстрее, так же, как и взрослые. Но у них есть для этого основания. Понятие цели, когда мы детям можем определить, это только если мы к ним прислушиваемся. Годовалого ребенка, я вам еще раз говорю, видно, и процент выявляемости проблем в год и в три, когда мы смотрим детей, он очень высокий! Но стигмация службы такова, что куда вы пойдете? К неврологу! Потому что вы боитесь, что вас поставят на учет или поставят диагноз.

А вы знаете, сколько диагнозов снимает детский психиатр? Сколько? Например, когда школа выводит из какой-то профильной программы ребенка: «У него умственная отсталость». Ведь только детский психиатр встает на его защиту! Не психолог! Потому что в данном случае у него какие-то тревожные черты видит. А у ребенка ведущее — правое полушарие, он образный, он в математической школе не может учиться! Поэтому в наше время были программы смешанные. И об этом мы тоже рассказываем на своих консультациях.

Детская психиатрия — это в порядке шире, чем шизофрения или аутизм.

О тестировании в одной из школ города

Вы знаете или, может быть, не знаете, согласно представлению, которое нам было дано по техническому заданию, мы проводили тестирование в одной из школ города Владивостока. Мы просмотрели 783 человека. Так вот, основной аспект, который у нас вышел — это слом духовных ценностей, это социальный пессимизм и отсутствие жизненной перспективы. Делалось это исследование по 9 шкалам. Первыми вышли три вот эти. А вовсе не аффективность, не демонстративность.

Мы смогли вычислить классы, где сложности возникают от эмоциональной сглаженности, скажу мягко, педагога. Потому что у нас были конкретные классы и конкретный запрос к директору школы — так ли это? Или что это, что происходит в этом классе?

Мы сейчас протестировали 33 класса. В каждом классе 2–3-4 ребенка-левши. Это дети с иным мышлением.

Я работаю 20 лет. Я вам могу сказать, что в последние 5 лет дети поменялись. И наши подходы воспитательные, которые вот такие более-менее стандартные, не срабатывают с нашими детьми. Это уже совершенно иная, самодостаточная, рождается категория детей. И двух, и трехлеток. Мы говорим, почему аутистический спектр расширился? Да потому что часть из них — это не аутизм, это резидуальное органическое нарушение. Вовремя проведем диагностику — будет результат и в лечении.

О суицидах

Вам привели статистику. Да, большинство из этих 90 детей — из благополучных семей. И родителям нельзя полагаться на то, что если их дети занимаются в кружках, то с ними ничего подобного не произойдет. Нам в свое время, буквально две недели назад девочку из Находки привезли. Она три недели боролась с назначенной датой смерти. Три недели! Потом сказала маме. И они приехали к нам.

Мы выезжаем на допросы, нас приглашают — сопровождение подростка в допросах, потому что да, дети не раскрываются. Они сами не понимают, как они туда попали.

В своей презентации мы рассказываем родителям о маркерах — на что обратить внимание! На нарушение сна, на изменения в поведении, на самопорезы. Нам в этом плане очень помог интернет-портал Владмамы, который услышал нас и конкретную информацию по этому поводу распространил.

Что происходит? Вы помните по истории литературы, по книгам «Мать неси сюртук, я преставляться буду» — то есть, к смерти готовились, пор смерть говорили. У нас сейчас это — запретные темы.

Поэтому это комплексная проблема. И программа, которая вот здесь говорили, будет представлена, она комплексная.

Одна из мам в школах, когда мы выступаем, говорит — «Ну государство же не работает?»

Я ей говорю — вы скажите это девочке 30-летней, инспектору, которая 9 детей к нам привела. Девять! С назначенными датами! За январь месяц. Ей бы поклониться бы, а она не из одного района их привела, из разных районов. То есть сказать, что службы не работают, нельзя — просто нашу работу не видно, потому что говорят лишь об уже состоявшейся трагедии, а что и сколько предотвращено?

Мы — один из 15 регионов, где межведомственное взаимодействие налажено в том объеме, в котором это надо. Да, родительское сообщество нам крайне важно. Но не только для того, чтобы вы пришли домой и спросили «покажи-ка компьютер». Нам очень нужна помощь ваша, например, в организации добровольных народных дружин. Прямая профилактика суицидального поведения детям, прямая, стирает у них грань суицида.

У нас библиотеки готовы подключиться. У нас готова подключиться культурная общественность, потому что есть неспецифическая профилактика, и мы говорим о том, что психическое здоровье — это стратегический запас, вообще-то, государства, любого.

И прослойку мы сейчас с вами будем делать, которая не позволит нашим детям провалиться в 7-м классе, в 5-м классе. Ведь до 5-го класса дети находятся под контролем одного человека, мама, воспитатель и классный руководитель начальной школы. А в 5-м классе — предметники, и наши дети теряют индивидуальность. Они становятся на каждом уроке самостоятельнее. И уже применимо к конкретному предмету цельность личности потерялась. Потому что так устроена система. Так вот эту ось у детей можно возвращать в любом возрасте. А в подростковом, наверное, еще удобнее.

Наша задача — вам помочь. Что узнать? Как спросить? Даже учителя как спросить?

И вот вы задаете вопрос «Как общаться, что делать с подростком?»

На самом деле, все что мы говорим, мы говорим об эмоциональной компетенции родителей. То, что мы относим к категории эмоционального интеллекта. И простой вербальной формулировкой через «Я-сообщение», мы на всех своих презентациях об этом говорим — «Я вижу, ты — расстроен», «Я чувствую, что ты расстроен», «Я думаю, что ты расстроен» — вы заходите по трем каналам, по которым мы все воспринимаем информацию — визуально, аудиально, кинестетически. Говоря «я-сообщением», вы не заступаете на территорию ребенка, вы остаетесь на своей территории. Если я скажу «Вы ничего не знаете про своих детей, вам надо прийти и поучиться» — вам в этот момент захочется заблокировать все, что я говорю. Если мы скажем вам «Я думаю, что у вас нет этой специфической информации» — тогда вам захочется задать вопрос «Где ее взять?» И тогда можно получить уже какие-то конструктивные вопросы. «Я-сообщение» — это самый простой способ начать диалог со своим ребенком. А мы воспитывались все в потоке «субъект-объектном» — не мешайте нас учить, лечить и разговаривать. А вот «субъект-субъектное» отношение к ребенку, оно возможно только через «я-сообщение». И в партнерстве также. Вы попробуйте дома говорить «я-сообщениями» со своими партнерами, или на работе, с подчиненными или сотрудниками — вы поймете, насколько расширилась ваша зона безопасности.

Поэтому разговор идет о повышении эмоционального коэффициента интеллекта у всех: у педагогов, у родителей. И общество должно, родительская общественность должна подключиться не в индивидуальном порядке, а тоже — в групповом. Чтобы дети видели! Мы должны поле любви сформировать это, не дома.

Мы становимся менее эмоциональными, мы не даем выхода отрицательным эмоциям. И ребенок — он рожден, чтобы развиваться. К развитию его толкает мозг, мы говорим тогда об умственном развитии ребенка, о мыслительной деятельности этого ребенка. Но эмоциональный интеллект тоже надо развивать! А мы радуемся, когда в два года в гаджеты у нас ребенок пальчиком стучит. А они потом, после гаджетов, теряют понимание, как эмоционально реагировать, потому что смайлики есть. А дальше этот процесс начинает нарастать. И дети становятся заложниками реакции на грубые, краткосрочные эмоциональные возбуждения. Они живут от праздника к празднику.

У нас взрослые чувствуют апатию и грусть, а дети — это просто страшно смотреть. Потому что их ритм сбивается уже к 7 годам. У нас столько детей есть не хочет, мы их заставляем, мы не пытаемся понять, почему? Для этого просто компетенцию у родителей эмоциональную надо поднять. Понимаете?

Мы всегда рекомендуем, есть великолепная книга российского нашего психолога Юлии Гиппенрейтер «Общаться с ребенком. Как?» Вот это кувшин эмоций, что из нас выплескивается, «я-сообщения». Вы там найдете столько много для себя материалов, которые вам позволят сделать первый шаг по отношению к своему ребенку.