Принес бутылку какого-то коньяка и килограмм яблок в полиэтиленовом пакете. Настроился на долгий разговор в кухне. О чем говорить?.. Мнение
мое убого, и я, скорей всего, ему не помогу. Иллюстратор не может бороться с текстом. Он должен плыть в ассоциативном ряду писателя. Расставлять акценты в слабых местах сюжета, заполнять дыры в содержании. Работа неблагодарная, особенно если текст находится в жестком противоречии с эстетикой художника. Вован должен себя пересилить, чтобы акцентировать эту бездарную порнуху.
— Прочел? — режет ножом крупные яблоки и наливает коньяк по
рюмкам.
— Прочел. — Поднимаю рюмку. — Давай.
Выпили. Потянулись за яблоками. О чем говорить?.. Не знаю. Совсем не знаю. Закурил, рассматриваю сквозь дым лицо собеседника. Он хрустит яблоком и молчит. Терпеливо молчит. Никуда не деться, надо сказать правду.
— Вот, — беру наугад лист рукописи и пробегаю глазами, — цитирую: «… и его мощный красноголовый воин медленно вошел в ее пы-
лающую влажную пещеру…». — Поднимаю глаза поверх очков. — Пещера может быть одновременно пылающей и влажной?
Молчание.
— Или вот, — перебираю листы, — «… слегка приподнявшись в стременах, он притянул Алетту ближе к себе одной рукой, сжимая ее живот, а другой нащупал ножны своего неистового орудия…». Он ее что, зарезать хочет? — Вован молчит. Опустил руку с надкушенным яблоком. Не хочется его добивать. Но как убедить пожилого человека, да еще художника?.. — Вот, тоже, послушай, — опять наугад лист, — «… он овладел прекрасной Вивиан на глазах испуганного брата и превратил ее в заурядную женщину…». До этого она, конечно, была незаурядной, а «красноголовый воин» сделал ее заурядной. Печаль большая, но для кого?.. Для брата?...
— Что делать с этим? — тихо вклинился Вован и положил яблоко на стол.
— Не знаю. Ты видел, как оформляется подобное чтиво?
— Видел, — машет рукой, — они стараются вообще не пускать картинку во внутрь, так… обложка только. Примитив.
— Слушай, — у меня какой-то проблеск, — а если ты в супремате попробуешь сделать? Представляешь, порнуха в общих символах… Хромосомный ряд, ну, все такое… Почти поэзия.
— Да нет, — качает головой и опять наливает коньяк, — ты ж знаешь, поздно из меня Малевича лепить.
Опять молчание. Вован вздыхает и пьет. Жалко его.
— Слушай, — вытаскиваю еще сигарету, — давай рассуждать спокойно. В романе нет любви, только похоть. Бездарное описание тупых страстей. Нет очищающего страдания. Все мелкое, искусственное, трусливое какое-то. Для этой тетки переспать с кем-нибудь — даже не повод для знакомства. Она не хочет трудиться. Измена, одиночество
и разочарование в романе девальвированы. Текст — дебильный, нет внутренней парадоксальности, читать невозможно. В общем, тоска. Ты, понятно, сопротивляешься. Не хочешь плыть в ассоциативном ряду этой бабы…
— Какой? — очнулся Вован
— Ксавьеры Холландер, — закуриваю сигарету.
— Ну?..
— Что ну? Не хочешь — не плыви. Займи пустующую нишу парадоксальности текста и заполни ее.
— Это как? — совсем ожил и перестал подбрасывать яблоко.
— Не могу сказать как. Знаю только теорию. Текст романа и твои картинки — это система, которая жива до тех пор, пока сохраняется внутренняя противоречивость составляющих элементов. В сюжете нет общего конфликта, вернее, он есть, но какой-то мелкий и нравственно низменный. Тебе нужно усилить парадоксальность системы и показать высокую божественную природу тех чувств, которые автор свела до состояния прямой кишки. Задать тему я не смогу, потому что не художник. Однако знаю — ты должен перевернуть все с ног на голову. Пусть пипл листает книжку, пусть он почувствует какое-то неудобство и поработает башкой. Сначала это трудно, но потом народ втягивается, а потом подсаживается, а потом вообще начинает торчать на этом…
— Стоп, стоп, — машет рукой Вован, — не надо так частить. Давай помедленней, притормози…
— Чего тормозить. Сколько тебе нужно иллюстраций на этот объем?
— Не знаю… 15-20, может быть…
— Прекрасно! Бери текст и сделай что-нибудь чистое. Сделай вопреки авторскому замыслу.
Вован замолчал. Наливаю еще по рюмке коньяка.
— Давай, у тебя все получится.
Выпили. Опять молчание, но не тягостное. Вован задумчиво кусает крепкими зубами яблоко. Смотрит в темное окно.
— У меня в 62-м была на цементном заводе одна… фифа такая, никому не давала… еле-еле допросился… А знаешь, почему допросился?
— Почему?
— Потому что стих ей прочел… Короткий такой... Она мне сразу и дала…
— Есенина прочел?
— Не-е, из газеты вычитал. Про любовь. Не помню сейчас. Целый вечер учил. Потом рассказал ей. Сразу дала. Другие из бригады только матерились и сиськи щипали, а я ей стих рассказал. Она меня сразу пожалела… — Наливает остатки коньяка, — это, наверное, и есть твоя
парадоксальность. Ну, давай, на коня. Хорошо общались…

Месяца через три я увидел ее.
Книжка Ксавьеры Холландер «Рыжая проказница» лежала в студенческой аудитории на первом столе. Карманный формат, дорожное чтиво. Молоденькая заочница, краснея, протянула мне посмотреть.
Иллюстрации Вована гениальны. Людей нет. Одни лошади. Наши лошади — не английские. Лошади пасутся попарно и в табунах. Невысокий донской жеребец стоит на пригорке и смотрит на косяк молодых кобылиц. Хозяин. Высокий ковыль прикрывает жеребенка. Рядом красивая лошадь косит глазом на детеныша. Семейные пары скакунов стоят в долине, касаются друг друга шеями. Они любят друг друга и счастливы по-настоящему.

Гаврилов, С.И. Союз Лекция по творческой этике

Совесть, привет. Это твоя упс пишет. Спишь?

А я вот себе новые джинсы купила. И не потому что старые не сношены. А потому что мне в них тесно.
Совесть, помнишь, мы когда с тобой на Гороховой в распутинском доме жили, там во дворе танцевальная студия была? И когда больные ноги нас с тобой с работы домой тащили, то ты, совесть, каждый вечер клялась, что оторвешь меня от дивана и заставишь под какую-нить румбу шевелиться? Здоровья для?

Сколько раз за год ты мне обещала «с понедельника» или вот «сразу после зарплаты»? Помнишь что случилось, когда ты наконец, собралась это обещание выполнить?


А я помню. Как в один из выходных дней меня наконец-то подняли и дряблым холодцом по лестнице из парадной к дверям танцшколы поднесли. Там объявление висело: «Извините, мы переехали». В переводе на наш язык - поезд ушел, а ваша лошадь тихо скачет.

Слушай меня, совесть. Месяц назад на нашей улице спортзал открыли. Там такие тренажеры - просто сказка. А ещё там сауна и солярий. И стоит это удовольствие в аккурат как новые джинсы. И доступно 24 часа в сутки. То есть никаких групп, никакого «с понедельника» или к определенному часу. Не спится ночью - прошел сто метров по улице и бегай, прыгай и загорай. Так чего ты ждешь, сволочь ты такая? Я у тебя уже по ширине не в одно кресло не помещаюсь, да и размерная линейка джинсов в H&M велика, но не бесконечна.

У тебя вечно какие-то отмазки, то кроссовки прохудились, то в Москву ехать, то устала, то ещё какой-нибудь геморрой. А надо всего-то встать и дойти.

Ты хоть понимаешь, что это уже даже не намек, а прямой посыл от Высших сил. Через три дома от тебя. Иногда мне кажется, что мы с тобой местами поменялись. Что совесть где-то в заднице, нет её. Скоро будет одна сплошная упс. Давай, доползи. Колобком докатись. Хотя бы абонемент купи. Да, с 11 декабря, заранее. Не жди очередного объявления на двери.